I
(...) Граф Лотреамон перешел за грань, отделяющую творчество от безумия, потому что для него творчество - это уже ограниченность, и только по ту сторону творчества начинается невыразимая торжественность. Границы мудрости неизведанны. И без всякого злого умысла их беспорядочно пожирает всепоглощающий восторг. Боль холодком пронизывает его мозг, дробит кристалл его крови, и направляет в причудливое русло патетического раскаяния хаос старых корабельных обшивок и пальтовых подкладок. Боль, целиком вымышленная или, по крайней мере, раздутая, пьет тишину и сопровождает с неизменной пронзительностью эту феерическую всеохватывающую белую горячку, которая все пытается разрешится кризисом.
Свобода его таланта, ничем не связанная, которую он направляет во все стороны, но прежде всего к себе, и попытка унизить самого себя, поломать, причаститься ко всем порокам с искренностью, которая в силу своей чрезмерной интимности уже не может завлечь читателя, есть самая достойная позиция, потому что став действием, она привела бы к уничтожению этой странной смеси из костей, муки и тканей, именуемой человечеством. Дух этого всеотрицающего человека, готового в любую минуту дать погубить себя круговерти ветра, дать растоптать себя дождю метеоритов, оказывается сильнее, чем слащавая история Христа и других неутомимых ветряных мельниц, обустроившихся в роскошных апартаментах истории...
II
(...) Роль Лотреамона в развитии поэзии так важна, его значение для нас, связавших жизни с его творчеством, так велико, открытия, которые каждый из нас сделал благодаря ему, так многочисленны, что мне нелегко просеивать его творчество сквозь то узкое решето, которое я методически применяю, потому что его поэзия на столько опередила его время, что кажется, будто он живет сегодня, как некое сказочное и вместе с тем хорошо нам знакомое существо, для которого поэзия существует уже не на уровне работы духа, она воистину становится диктатурой духа. Его творчество исполняет функцию рычага в эволюции, которая уже вырисовывается, ибо он гораздо лучше, чем Гюго, доказывает, что при помощи магии слов и словесного заклинания разум способен произвести смуту, а логика - расследование.
1922, 1931