Кто борется с миром, становится велик победою своею над миром; кто борется с самим собою, становится еще более велик победою над самим собой; тот же, кто борется с Богом, становится превыше всех.
Сёрен Керкегор, "Страх и Трепет"

telegram @maldoror


Песни Мальдорора, Из Песни II


Перевод с французского - Н. Стрижевской

(4) Полночь, от Бастилии до Мадлен ни одного омнибуса. Нет, я ошибся, вот, появился один, внезапно, как из-под земли. Несколько поздних прохожих провожают его глазами, ибо он необычен. У пассажиров на империале остекленевший взгляд дохлых рыб, они прижаты вплотную друг к другу и выглядят неживыми, впрочем, положенное число не превышено. А когда кучер подхлестывает лошадей, кажется, это кнут взмахивает рукой, а не рука кнутом. Что это за сборище странных немых существ? Кто они? Лунные жители? Порой в это можно поверить, но больше всего они похожи на трупы. Омнибус, спеша к конечной остановке, несется вперед, грохочет по Мостовой ... Он удаляется!.. Но бесформенный ком отчаянно мчится следом за ним в клубах пыли. «Остановитесь, умоляю, остановитесь ... я шел целый день, мои ноги распухли ... я не ел со вчера ... меня бросили родители ... я не знаю, что теперь делать ... я решил вернуться домой, я быстро доеду туда, если вы мне дадите место ... я только ребенок, мне восемь лет ... у меня вся надежда на вас ... » Он удаляется! ... Он удаляется! ... Но бесформенный ком отчаянно мчится следом за ним в клубах пыли, Один из этих истуканов с ледяными глазами толкает локтем соседа и, кажется, высказывает недовольство серебристыми стонами, коснувшимися его слуха. Другой слегка наклоняет голову, соглашаясь, и вновь укрывается в окостенении своего эгоизма, как черепаха в панцире. На лицах остальных путников ясно видны те же чувства. Крики слышно еще две-три минуты, они все пронзительней и пронзительней. На бульваре распахиваются окна, и кто-то испуганный, с лампой в руке, бросив взгляд на мостовую, стремительно захлопывает ставни и не появляется более... Он удаляется! ... Он удаляется! ... Но бесформенный ком отчаянно мчится следом за ним в клубах пыли, Только юноша, погруженный в задумчивость, единственный среди этих каменных статуй как будто жалеет несчастного. Но не решается вступиться за ребенка, который все еще надеется догнать их на своих кровоточащих ножках; остальные смотрят на него презрительно и твердо, и он понимает, что против всех бессилен. Упершись в колени локтями и, спрятав лицо в ладони, он, потрясенный, спрашивает себя, неужели это и есть пресловутое человеческое милосердие. Он понимает теперь, что это пустое слово, которого не найдешь даже в поэтических словарях, и искренне признается, что был неправ. Он говорит себе: «Действительно, к чему беспокоиться о ребенке? Проедем мимо». Но жгучая слеза уже заструилась по щеке подростка, который кощунствовал только что. Он проводит рукой по лбу, словно желая отогнать облако, затуманившее его ум. Он тщетно пытается вырваться из века, в который ввергнут, он чувствует, что ему нет в нем места, и, однако, не может его покинуть. Ужасная тюрьма! Гнусная неизбежность! Ломбано, я доволен тобой отныне. Я не сводил с тебя глаз, хотя лицо мое было столь же безучастно, как у всех прочих. Подросток в гневе встает, он хочет уйти, чтобы не быть соучастником, пусть даже невольным, черного дела, я делаю ему знак, и он снова садится рядом СО мной. Он удаляется! ... Он удаляется! ... Но бесформенный ком отчаянно мчится следом за ним в клубах пыли. Внезапно крики смолкают, это ребенок споткнулся о камень, упал и разбил голову. Омнибус исчез, и улица снова пуста и тиха ... Он удаляется! ... Он удаляется! ... Но бесформенный ком не мчится отчаянно следом за ним в клубах пыли. Посмотрите на этого тряпичника, который бредет, сгорбившись, под белесым фонарем. У него больше сердца, чем у всех его собратьев в омнибусе. Он поднимает ребенка. Будьте уверены, он его вылечит, он не бросит его подобно родителям. Он удаляется! ... Он удаляется! ... Но яростный взгляд тряпичника мчится следом за ним в клубах пыли! ... Тупое безмозглое племя! Ты раскаешься в своем поведении! Это я тебе обещаю. Ты раскаешься, дай срок, ты раскаешься! Моя поэзия будет неустанно всеми способами крушить человека, этого дикого зверя, и Создателя, который не должен был порождать подобную мерзость. Тома будут громоздиться друг на друга до конца моих дней, и все они будут полны одной этой идеей, вечно живущей в моей душе!

(10) О три суровые математики, я не забывал вас с тех пор, как ваши мудрые уроки, слаще меда, вошли в мое сердце подобно живительной влаге. Я с колыбели тянулся к вашему роднику, что старше солнца, и доныне я все брожу в святом преддверии вашего сияющего храма, вернейший из ваших послушников. Мой ум застилал туман, подобие пелены, плотной как дым; но я истово одолевал ступени, ведущие к вашему алтарю, и вы смели эту темную завесу, как ветер сметает карточный домик. Вы заменили тьму ледяной сдержанностью, крайней рассудительностью и неумолимой логикой. Вскормленный вашим питательным молоком, мой ум стремительно развивался и вырос до гигантских размеров в лучах этой дивной ясности, которой вы одаряете с такой щедростью тех, кто вас искренне любит. Арифметика! Алгебра! Геометрия! Великая троица! Лучезарное триединство! Безумен тот, кто не узнал вас! Он заслуживает самых страшных пыток, ибо в его невежественной беспечности есть нечто от презрительной слепоты; но тот, кто вас знает и ценит, не желает уже ничего из благ земных, довольствуясь вашими волшебными наслаждениями, и, увлекаемый вашими темными крыльями, стремится лишь взмыть ввысь, легко парить, восходя по спирали к округлому своду небес. Земля являет его взору лишь иллюзии и фантасмагории нравов; но вы, о немногословные математики! стройными рядами доказательств ваших нерушимых теорем и постоянством ваших железных законов вы ослепляете восхищенный взор отблеском высшей истины, отраженной в строении вселенной. Но порядок, что вас окружает, предстающий, прежде всего в совершенной соразмерности квадрата, друга Пифагора, еще более велик, ибо Всевышний различим наиболее ясно в этом памятном труде, исторгшем из утробы хаоса сокровища ваших теорем и ваше изумительное сияние. В древности и в наше время не одно поколение наблюдало, как его гений с ужасом созерцает ваши символические фигуры, начертанные на горящей бумаге, так же как и мистические знаки, живущие тайной жизнью, непонятной вульгарным профанам, и которые на самом деле лишь блестящее раскрытие ваших аксиом и вечных иероглифов, тех, что быть прежде вселенной и будут после нее. Он спрашивает себя, клонясь над бездной рокового вопросительного знака, как получилось, что в математике заключено столько внушительного величия и столько неоспоримой истины, тогда как, сравнивая ее с человеком, он не находит в нем ничего, кроме безумной ярости и лжи. И тогда этот высший разум, которому благородная непринужденность ваших советов дает еще острее ощутить все убожество человечества и все его бесподобное скудоумие, подпирает печально седую голову бледной рукой и застывает, погруженный в сверхъестественное раздумье. Он преклоняет колени перед вами, и его уважение лишь воздает должное вашему божественному лику, как подлинному образу Всевышнего. В детстве вы явились мне майской ночью в лунном свете, на зеленой лужайке возле прозрачного ручейка,- все три одинаково грациозные и целомудренные, все три исполненные величия, как королевы. Вы сделали ко мне несколько шагов, и ваши длинные платья вились как туман, и вы привлекли меня к своим гордым сосцам, словно благословенного сына, а я радостно обвивал своими цепкими ручонками вашу белую шею. Я с благодарностью питался вашей живительной манной и чувствовал, как человеческое росло и укреплялось во мне. С тех пор, о богини-соперницы, я не расставался с вами. С тех пор столько планов, столько привязанностей, которые я считал уже выгравированными на страницах моего сердца как на мраморе, были постепенно стерты моим трезвым умом, их очертания исчезли бесследно, ¬так новорожденная заря стирает ночные тени! С тех пор я видел смерть, открыто стремящуюся заселить все новые могилы, опустошить поля битв, разбухшие от людской крови, и вырастить утренние цветы над истлевшими костями. С тех пор я повидал не одно восстание земного шара; на землетрясения, на вулканы с их испепеляющей лавой, на самумы пустынь и кораблекрушения в шторм я смотрел глазами безучастного зрителя. С тех пор я видел, как сменилось множество человеческих поколений, - видел утро с его крыльями и глазами, устремленными ввысь, с наивностью бабочки, радующейся последнему превращению, и умирание, вечер перед заходом солнца, с головою, клонящейся как увядший цветок, колеблемый заунывным порывом ветра. Но вы, вы всегда все те же. Никакие перемены, никакой отравленный ветер не разрушат крутых скал и бескрайних равнин вашей самостийности. Ваши скромные пирамиды переживут пирамиды Египта, эти муравейники, возведенные рабством и глупостью. Конец света застанет еще стоящими среди развалин эпох ваши кабалистические числа, ваши лаконичные уравнения, ваши стройные линии, начертанные карающей дланью Всевышнего, тогда как звезды в отчаянье канут, как смерчи, в вечность жуткой вселенской ночи, а человечество, паясничая, предстанет перед последним судом. Спасибо вам за бесчисленные услуги, что вы мне оказали. Спасибо за необычные свойства, которыми вы одарили мой ум. Без вас я, быть может, проиграл бы свою борьбу с человеком. Без вас он поверг бы меня во прах и заставил слизывать пыль с его башмаков. Без вас он разодрал бы мое тело до костей своими коварными когтями. Но я был начеку, как опытный атлет. Вы дали мне ледяное спокойствие, опирающееся на ваше возвышенное знание, свободное от страстей. Оно помогло мне с презрением отвергнуть призрачные наслаждения моего короткого странствия и отшвырнуть от своего порога соблазнительные, но обманчивые дары моих ближних. Вы дали мне неизменную осторожность, присущую вашим чарующим методам анализа, синтеза и дедукции. Она помогла мне избегнуть гибельных ловушек моего смертельного врага, ловко атаковать его в свою очередь и вонзить в человеческие внутренности острый кинжал, который навсегда останется в его теле, ибо от этой раны он не оправится. Вы дали мне логику, саму душу вашего учения, полного мудрости, с ее силлогизмами, чей сложный лабиринт становится все яснее. Я почувствовал, как мой интеллект возрос вдвое от ее дерзких сил. При помощи этого устрашающего орудия я обнаружил в человечестве, нырнув на самое его дно, укрывшуюся напротив отмели ненависти черную и омерзительную злобность, погрязшую в смертоносных миазмах, восхищенно созерцающую свой пуп. Первое, что я обнаружил в сумерках людского чрева, - зло! этот роковой порок. С отравленным оружием, которым вы ссудили меня, я заставил сойти с пьедестала самого Создателя! Он скрежетал зубами, но стерпел это позорное оскорбление, так как его противник был сильнее. Но я брошу его, как клубок бечевки, чтобы лететь, снижаясь, все дальше ... Мыслитель Декарт однажды пришел к заключению, что с вашей помощью не было создано ничего весомого. Вот еще одно прихотливое доказательство того, что первый встречный не в силах понять все ваше неоценимое значение. В самом деле, что может быть весомее трех вышеперечисленных главных качеств, венчающих царственную вершину вашего колоссального творения? Это монумент, который непрерывно растет от ежедневных находок в ваших алмазных копях, от научных открытий в ваших великолепных краях. О пресвятые математики, дайте мне силы, не оставляйте меня до конца моих дней, утешайте меня в людской злобе и несправедливости мироздания!