Кто борется с миром, становится велик победою своею над миром; кто борется с самим собою, становится еще более велик победою над самим собой; тот же, кто борется с Богом, становится превыше всех.
Сёрен Керкегор, "Страх и Трепет"

telegram @maldoror


Сергей Зенкин, "Изидор Дюкасс перестает быть Лотреамоном"


Зенкин Сергей Николаевич

Жития великих еретиков. Фигуры Иного в литературной биографии

Когда в 1919 году сюрреалисты открыли публике забытого сочинителя XIX века «графа де Лотреамона», он был поэтом без биографии. Он оставался таким и годы спустя: еще в 1931 году Робер Деснос писал, что об авторе «Песен Мальдорора» известны только имя – Изидор Дюкасс, – даты рождения и смерти, кое-какие сведения о семье и учебе в лицее, два художественных текста, несколько писем – «и больше ничего». Деснос с удовлетворением констатировал эту нехватку данных: ему и его соратникам Лотреамон нужен был именно как великолепный пришелец ниоткуда, совершенно изъятый из житейских случайностей, как бы даже и не совсем реальный. В таком «сюрреальном» качестве он давал наиболее богатую почву для грез. В дальнейшем историки литературы последовательно действовали наперекор сюрреалистам – старались придать поэту как можно большую реальность, вписать его в литературную историю девятнадцатого века, облечь его полупризрачную фигуру конкретной плотью повседневности. Короче говоря, заменить Лотреамона – Дюкассом.

Последним впечатляющим шагом на этом пути является монография Жан-Жака Лефрера. Конечно, заполнить все лакуны жизненного пути поэта уже вряд ли кому-либо удастся; так, в книге Ж.-Ж.Лефрера есть глава под названием «Год, когда Изидора Дюкасса не было нигде» – в течение целого учебного года о Дюкассе-лицеисте нет ровно никаких сведений, и биограф подробно рассматривает несколько гипотез о том, куда бы он мог пропасть. Впрочем, и другие главы, посвященные относительно известным этапам недолгой жизни поэта (1846–1870), сплошь и рядом заняты информацией не столько о нем самом, а о его окружении – о родственниках, друзьях и знакомых, об Уругвае, где он родился, о лицее, где учился… Если реклама книги Лотреамона – не собственный его текст, а лишь крохотное рекламное объявление! – появилось в каком-то журнале, то Ж.-Ж.Лефрер подробно рассказывает не только о самом журнале, но и о собственном литературном творчестве его издательницы, второстепенной поэтессы второй половины века; если известно, что Дюкасс жил (совсем недолго, быть может всего месяц-другой) в таком-то доме в центре Парижа, рядом с Национальной, а тогда Императорской библиотекой, то дотошный биограф опять-таки укажет и фамилию домовладельца, и занятия коммерсантов, торговавших в первом этаже, и проверит соседей поэта по меблированным комнатам. Один из последних – надо же, как тесен мир! – окажется писателем, ярым легитимистским публицистом, к которому даже приходила с обыском полиция Наполеона III… Впрочем, признает автор монографии, Дюкасс вряд ли с ним общался, самое большее раскланивался на лестнице; в чем же тогда смысл его упоминания? Для чего это множество точных, тщательно выверенных деталей, которыми Ж.-Ж.Лефрер, за недостатком прямых данных о поэте, заполняет свою книгу – словно добросовестный следователь, не пренебрегающий ни одним мелким фактом, имеющим хоть отдаленное касательство к делу?

У такого усердия есть две совершенно разных функции. Одна, очевидная, называется «накоплением научных знаний»: биограф кропотливо и самоотверженно собирает материал для своих коллег; предполагается, что когда-то в неопределенно-утопическом будущем количество перейдет в качество и из бесчисленных мелочей сложится (скажем, благодаря какому-нибудь гениальному интерпретатору фактов) полноценный и достоверный исторический образ поэта-невидимки. Но ведь книга Лефрера издана массовым тиражом, отнюдь не только для историков литературы, а значит, у нее есть и вторая функция, которую, пользуясь термином Ролана Барта, можно назвать «эффектом реальности». Как известно, в романе XIX века такой эффект создавался немотивированными деталями, которые не объяснимы никакой социально-психологической причинностью и создают впечатление, что упомянутый предмет или поступок «просто имел место». Так и биография Дюкасса создает у читателя-неспециалиста иллюзию реальности… вообще-то действительно реального лица. Ж.-Ж.Лефрер как бы исподволь внушает нам: Изидор Дюкасс на самом деле жил и работал в 1860-е годы, это не мистификация Андре Бретона и его товарищей – вот ведь сколько «ни для чего не служащих» достоверных фактов окружают его жизненный путь. Более того, «эффектом реальности» биографии писателя задается определенный способ чтения его произведений – способ в принципе не единственно возможный, но вытекающий из фактологического подхода к литературе.

В 1870 году, незадолго до смерти, Изидор Дюкасс опубликовал свое второе и последнее произведение – два выпуска странного прозаического текста под названием «Стихотворения». Считать ли данный текст «предисловием к ненаписанной книге» (Ж.-Ж.Лефрер не отвергает эту старую версию) или еще более оригинальным предприятием – литературным «временником» одного автора, который так и должен был публиковаться выпусками, в виде продолжающегося издания (биограф приводит любопытный прецедент – «Пасторальные мелодии» Талеса Бернара, очередной выпуск которых анонсировался не где-нибудь, а на обложке дюкассовских «Стихотворений»…), – остается другой вопрос, возникающий у каждого читателя Лотреамона/Дюкасса. «Стихотворения» резко отличаются от «Песен Мальдорора», напечатанных всего несколькими мясяцами раньше: ультраромантический бунт «проклятого» байрониста сменяетсяся здесь азартным утверждением «надежды, упования, спокойствия, блаженства, долга». Претерпев такую идейную метаморфозу, автор изменил и свое имя – его новое произведение подписано не пышным, заимствованным из романа Эжена Сю «графским» псевдонимом, а простой подлинной фамилией сочинителя. Изидор Дюкасс – больше не Лотреамон.

Как толковать такую перемену? Морис Бланшо, выстраивая духовную биографию Лотреамона по его произведениям, рассматривал это как грандиозный акт самоотречения, «настоящее отрицание и разрушение себя, принесение в жертву всей своей личности, дабы воссоединиться, восславляя и обеспечивая его, с холодным ходом безличного разума». Иной вывод делает новейший биограф, опираясь на ближайший контекст лотреамоновских публикаций: «Стихотворения» по обстоятельствам своего издания вписывались в контекст книг и журналов философско-публицистического содержания; они, «вопреки своему заглавию, суть произведение философа и моралиста, включенное в определенное духовное течение, которому Дюкасс явно не был чужд. «Стихотворения» – это не комментарий к «Песням Мальдорора» и не отречение от них. Эти два произведения принадлежат к разным регистрам». Преображение Лотреамона в Дюкасса – не экзистенциальный перелом, а просто смена дискурса, переход из «поэтического» в «философский» раздел библиографического каталога.

Такой вывод биографа-«позитивиста» обладает не большей и не меньшей истинностью, чем философская концепция М.Бланшо. Просто они сами «принадлежат к разным регистрам»: человек рассматривается либо как источник и поле действия духовной энергии, соразмерной всему миру и порождающей столь же многообразные и противоречивые творения, как и сам этот мир, – либо как частный индивид, включенный в ближний круг своего жизненного горизонта и если не «обусловленный» им (так герой плохого реалистического романа бывает детерминирован «средой»), то, во всяком случае, сохраняющий свободу выбора только в пределах этого круга. Биографический Изидор Дюкасс правдоподобен словно персонаж Флобера, как действующее лицо «реального» мира – но он никогда не поразит нас своим экстремальным опытом, как «внебиографический» граф де Лотреамон.