Изидор

Анатолий Рясов, Фантазии Джереми Рида о Лотреамоне и Арто

Джереми Рид, Изидор

В автобиографии Дали есть эпизод, в котором юный Сальвадор находит труп ежа и разворачивает его внутренности костылем, и это один из случаев детского столкновения с мертвой плотью, перевернувших сознание художника и, по его собственному признанию, заставивших его смотреть на небо через плоть, чтобы добиваться чистоты. Сила подобных эпизодов автобиографии Дали заключается именно в том, что вдохновение в них рождалось как внезапная вспышка.

В романе (или все-таки повести?) Джереми Рида «Изидор», посвященном жизни Изидора Дюкасса (писавшего под псевдонимом графа де Лотреамона), его детству в Уругвае и юношеским скитаниям по Парижу, главный герой не раз навещает скотобойни и расковыривает трупы коров, черпая в этом источники вдохновения и выстраивая таким образом будущую поэзию. Не так просто оказывается объяснить, почему в этой ситуации более убедительным для понимания сущности вдохновения оказывается неправдоподобный текст мистификатора Дали (кстати, являвшегося автором иллюстраций к одному из первых изданий «Песен Мальдорора»), а штудии Рида выглядят топорными.

Но действительно, по мере погружения в текст «Изидора» метод Рида кажется все менее замысловатым: созерцание моря противопоставляется нравоучениям учителя, а бессознательным сопротивлением мнимой благопристойности отца оказываются гомосексуальные фантазии героя (отнюдь не столь очевидные в «Песнях Мальдорора»). Но при этом в книге Рида не так уж много страниц посвящено феноменальной эрудиции Дюкасса в области литературы.

Вполне возможно, впрочем, что речь здесь идет лишь о субъективном несовпадении восприятия личности Лотреамона. Но дело вовсе не в «неправильно» расставленных акцентах, а о том, что в случае таких сложных авторов, как Лотреамон или Антонен Арто, кажется нелепым прибегать даже к элементам стратегии, направленной на адаптированность и доступность. Текст Рида в меру эстетский (автор не раз обращается к многослойным аллюзиям), в меру увлекательный (линия сыщика, нанятого отцом писателя для наблюдения за сыном, сохраняется до конца романа), в меру эпатажный (сцены секса и насилия часты, но после «Песен Мальдорора» отнюдь не кажутся попранием нравов) выглядит непритязательным именно из-за этой нарочитой причесанности. Все это выливается в неосознанную (?) попытку нелепой популяризации и адаптации авангарда в бессмысленном жанре «ЖЗЛ для эстетов».

Единственной главой, несколько выбивающейся из рамок умеренности, оказывается эпизод с описанием карнавала. Здесь связывается воедино множество тем: карнавал рассматривается как возможность растворения в бессознательном, а мнимость хтонического в отношении действительности парадоксальным образом обнаруживает тотальную ложность реальности и подлинность карнавала. В точности с наблюдениями Бахтина в повести Рида «ради праздничного волшебства все обменяются ролями; бедняки выйдут в масках богатых, рабы сделаются царями, мужчины – женщинами». Но одновременно Рид дает почувствовать то, чего не замечал в этой эстетике Бахтин: связь карнавала с насилием. В этих мистериях действительно присутствует что-то сродни корриде, какая-то первобытная жестокость, конвульсии и инстинкты: «Кровь прольется в переулках, женщин станут прижимать к стенам и насиловать, множество куриц сгорят заживо в пламени брошенных факелов, лошади будут паниковать и сбрасывать седоков, но ничто не сдержит толпу, и все сольются в экстазе, вбирающем неразделимые жизнь и смерть». К тому же в тексте романа эта линия связывается с темой бунта, бушующей толпы, актуальной для Франции второй половины XIX в. И именно здесь обретают новую силу образы океана и скотобойни. Не говоря уже о том, что тема обмена масками и личностями, тема соединения с двойником оказывается важной в контексте избрания Изидором литературного псевдонима Лотреамона, alter ego которого воплотил главный герой его «Песен» – Мальдорор (по сюжетному замыслу именно двойник-герой оказывается убийцей автора).

Увы, глава о карнавале, соединяющая воедино множество проблем, остается лишь ярким эпизодом, хотя поиск этих связей кажется во много раз более плодотворным для осмысления феномена Лотреамона, чем попытка реконструкции его повседневных привычек и эротических фантазий (при фрагментарном прикосновении к его литературном пристрастиям). Конечно, не стоит забывать о том, что мы имеем дело с романом, в котором Лотреамон оказывается, прежде всего, лазейкой для высказывания авторских мыслей на самые разные темы. Но все же кажется допустимым усомниться в удачности выбора создателя «Песен Мальдорора» на роль этого героя-лазейки. Особенно, если вспомнить о том, что в вынесенных на обложку аннотациях говорится о зловещей точности в подражании стилю Лотреамона и раскрытии тайны гениального поэта.

10/02/10